Иногда судьба выталкивает меня на поле для гольфа. Так складываются обстоятельства. Когда я с узелком постучался в ворота родственников на болотах, меня первым делом обмерили. Потом на языке, напоминающем английский, стали кричать друг на друга, размахивая моими мерками
В закладки 0
Иногда судьба выталкивает меня на поле для гольфа. Так складываются обстоятельства. Когда я с узелком постучался в ворота родственников на болотах, меня первым делом обмерили. Потом на языке, напоминающем английский, стали кричать друг на друга, размахивая моими мерками. Потом потащили меня в поле. «И узелок, главное, отобрали», — думал я тревожно, — «обмерили, положим, для фамильной усыпальницы. Это понятно. Усыпальница маленькая, надо прикидывать. Поорали, значит, на тему, кого того…из чертогов семейного горя да в краеведческий музей. А потом всё же решили сразу в поле. И узелок велели с собой не брать…»
Поле для гольфа мне не понравилось сразу. Гольф только кажется изящной игрой бродящих бездельных идиотов. Игра очень мстительная, коварная и утомительная. В 80 процентов случаев под дождём, в 20 процентах — под ливнем. Если выглянет солнце, то в глаза. Если ветер — то противный планам удара. Если соперники, то умелые хрычи или ловкие везунчики. Мне выдали пятидесятилетнего мальчика, что бы он рабски таскал за мной сумку с арсеналом. Мальчуган сразу сообщил мне, что он доктор-офтальмолог из Исламабада, борец с коррумпированным режимом и многодетный отец. По мере прохождения кэдди убивал мне душу подробностями расстрелов в Карачи и условиями содержания в исламистских застенках. К 16 лунке мальчик-офтальмолог завел разговор, что самая прекрасная земля находится в руках неверных, а для правоверных — вся земля это ад. Я уже двадцать минут сам катил сумку. Напомнил помощнику, что каждый шаг коня гази — это шаг в рай. И что он совершенно напрасно из-за меня пропускает время намаза. Мне-то всё равно, а вот ему это может дорого обойтись. Джихад, который он тут развернул, не отменяет молитву.
Всё время игры я очень метко бил мячом в кусты, в песок, в водоём. Я надеялся, что меня все же закопают тут. Как предыдущего игрока моего уровня, кардинала Битона. Которого зарезали при Марии Стюарт Лесли, Керколы и Кармайклы. Соседи наши все, короче говоря, резали каринала-гольфиста. А я-то чем хуже. Я даже играю немного хуже покойного мученика.
Кардинал и заодно лорд-канцлер Шотландии Битон проснулся однажды от яростного соседского стука в дверь. Дальше слово хронике:
«Открывай! — безбожно горланили Лесли, колотя в дверь.
— Кто со мной говорит?, — осторожно спросил кардинал, сжимая в одной руке палаш, а в другой же испанский кинжал.
-Нас зовут Лесли! — кричали убийцы.
-Лесли? Которые из них? Дети Нормана или Джона?
— Мы все тут!
— Позовите Нормана! — крикнул кардинал рубя палашом пытавшего пролезть в окно Дункана Огилви, — Позовите Нормана — он мой друг!
— Довольстсвуйся тем, кто есть — других всё равно для тебя у нас нет и поэтому других для тебя не будет!
Легат папы Павла III, кардинал и лорд-канцлер, Битон отпер загоревшуюся дверь и выскочил на нападающих с окровавленным палашом в руках в клубах пламени.
-Я священник!, — закричал он рубя направо и налево, — Неужели вы посмеете убить меня?!
-Мы попробуем это сделать с подобающей решимостью и осени себя святыми именами…»
И ещё три страницы подобного. Читал я их внимательно и пугливо. Надо изучать опыт предшествующих гольфистов округи. Тем более, что в конце эпизода со святым отцом сказано: «Шотландские протестанты расценивают это событие как великую, вселившую радость победу…» Отложил книгу, вздохнул, глядя в угол.
По прошествии лет игра моя лучше не стала. Но тут есть тонкость. Я постоянно подаю надежды. Не такие, чтобы меня носили на руках. А такие, что вдруг у меня всё будет нормально в игре. На тренировках же неплохо! Надежды, которые я подаю помимо воли, изматывают меня.
Если мы играем с соседями, то собирается какая-то уйма народа. И все смотрят. Невозмутимо. Невозмутимо в этих краях — это в страшном молчании, с покрасневшими рожами, и сжав за спиной кулаки. Полное ощущение, что если я ударю плохо, то половина упадёт лицом вниз от горя, половина лицом вверх от счастья, не встанет никто, из стен начнут выпадать серые камни, треснет земля, высадятся паписты, осиротевшие семьи начнут бродить меж пожарищ. Кардинал Битон радуется, глядя в эти минуты на нас, отложив райскую арфу. Подпихивает локтем в бок Игнатия Лойолу. А на плечах них повис весёлый Тарквемада.
Чудовищно.